(Текст предоставил: Ольга Аникина) |
Аникина Ольга |
Ольга Аникина О, Август... Торжество его и грусть... В его волнах, неистовых, горячих – ещё совсем чуть-чуть – и захлебнусь... А запах... То медовый, то коньячный, а то – лимонный, а еще - такой неуловимо, вожделенно женский... ...А горький запах вечного блаженства!.. ...А нежный аромат травы сухой!.. Я Августом дышу, я в нем тону... Я болен им – до крика и до хрипа... Я слышу весь его оркестр – от скрипок до колокольчиков... И ни одну из дивных нот, звучащих для меня я не могу, я не имею права услышав, позабыть. И с нынешнего дня я Августу слагаю песнь во славу. Без устали среди его даров брожу... Я просто одержим идеей, что прима, квинтэссенция, ядро – могучий золотой... Вот только где я найду в себе возможность воссоздать цвет упоительный, что царствует на грани сознания и сна? Он жжёт и ранит, как всё, чем невозможно обладать. Найти его, найти и оживить – тот цвет, что прячется за кадмием и охрой... Наверное, я объясняю плохо, но знаю, ты поймёшь... Не может быть, чтоб этот цвет был бредом чудака... Я чувствую его... И он, пока власть основных тонов неколебима, таится на границе грёз моих и ощутим лишь кожей, грустен, тих, и в воздухе витает лёгким дымом... Но разрушая тягостную власть безликого, довлеющего цвета, глуша его сознательно, из ветра и тени Жёлтого – родится Жизнь и Страсть. Мне кажется, что в этом весь и смысл: забыть, какого цвета и обличья тот иль иной предмет... И опыта величье за слоем слой, как будто краску, смыть, и очутиться, чистым, как дитя, как свежий холст, натянутый на раме, нетронутым – пред новыми дарами, и принимать их, будто бы шутя: и удивляться выпуклостям форм кувшина из необожженной глины, и радоваться вдруг – зеленым, длинным мохнатым стеблям... И прозрачный фон вдыхать, как запах Августа, зажмурясь от сладости и пряности его... И в нем почувствовать и зной, и привкус бури, той, что бушует где-то далеко... ... И в то мгновенье – ощутит щека прикосновенье нежное цветка... Позволь мне так в душе твоей писать, как пишут на холсте или в тетради. Холст – лишь посредник, а не цель, и ради него не стоит жить и умирать... Мне кажется, что люди и цветы во многом схожи... И судить о том, что одни других важней или мудрей – бессмысленно и неразумно... Точно не знаю, если бы в судьбе моей сложилось всё иначе, о цветах ли, об их ли нежной бренности я мыслил, и их ли сны я трепетно лелеял? И эти ль огненные лепестки я целовал бы жаркими губами? И кистью бы жестокою своей я б выцарапывал ли отраженье их из собственной истерзанной души, из темноты, из огненной геены? И сердце мне б шептало ли: пиши лимонным кадмием и земляной сиеной? Каких людей писал бы я, когда б я мог платить натурщикам? Каких же? Я раньше это знал... Но нынче – раб кармина, кадмия и золота – не вижу вокруг себя чего-нибудь еще... Ещё живее, трепетней, нежнее взлохмаченных цветов, что мне предъявят счёт на искренность... По лепесткам слеза течет – Платить иначе не хочу и не умею!!! ...Не именно цветы... Но наше тождество – вот что меня волнует, вот что важно. И ты поймешь, почувствуешь однажды усталое, больное существо, что притворилось солнечным цветком... Хоть я его порывистым мазком укрыть пытался, выжечь цветом рыжим... Но – непокорное, как клок волос, что постоянно на глаза сползает, стихийное, как сноп горящих искр, и – резкое, надрывное, как крик, своё навязчивое вижу отраженье, как будто зеркало передо мной, не холст. Не знаю, плохо или хорошо во всех и каждой линии и краске присутствовать страдающей, мятежной, измученной душой... Ведь я и сам с опаской с недавних пор прислушиваюсь к ней. Но что с того? Всё горше и больней глядеть в себя... Поэтому – спасенье я вижу лишь в работе. Только в ней. но я держусь!.. Закончу этот холст, (как – сам не знаю), и отнесу его куда-нибудь...к сараю. А утром снова с духом соберусь, пусть будет солнце, или ливень – пусть, - в поля пойду. И там нарву охапку подсолнухов... У солнца в жаркой схватке их отвоюю, и пока к себе я буду их нести – зайдётся сердце... И их бесхитростное, доброе соседство спасёт меня от боли и от бед.